— Вы готовы, ваше величество? Держите крепко за плечи, не позволяйте шевелиться.
В мозгу взорвался фейерверк боли. Мне хотелось вскочить, спрятаться и заскулить, но я лишь рвалась из сильных рук и скрипела зубами. В губы ткнулось что-то твердое:
— Закуси, дочка, иначе зубы покрошишь.
И я вцепилась зубами в дерево, пытаясь перебороть себя и не завопить во весь голос, прося пощады. За меня завопил Властелин:
— Где твое сострадание, Цесариус, дай ей что-нибудь от боли, облегчи муки!
Тихий, несчастный голос алхимика:
— Я не могу. Средство не поможет сейчас, а вторая порция подействует намного слабее. Как только я закончу обработку, сразу же напою настоем, и девочка будет спать.
Эпицентр боли переместился на бедро. Сколько можно издеваться надо мной? Я уходила, возвращалась и опять уходила. Мне не было места ни там, ни здесь. Боль выворачивала суставы, дробила кости, вытягивала жилы, сводя мышцы судорогой. И вдруг все закончилось. На кожу наносили прохладную мазь, убирающую огонь. Чья-то рука приподняла голову, и меня попросили:
— Отдай кляп. Все закончилось. Тебе пора пить лекарство.
С неимоверным трудом разжав сведенные челюсти и вытолкнув деревянный кляп, я проглотила горьковато-терпкую жидкость. Через несколько минут стало легче.
— Ваше величество, перенесите девочку в соседнюю комнату.
— Почему я не могу отнести ее в нормальную, удобную спальню?
— В ближайшие дни мне придется находиться рядом с ней недалеко от лаборатории. Я буду наблюдать за процессом и проверять состояние больной каждые пару часов. Если будут изменения, я смогу варить новые лекарства.
Меня положили на кровать. Отступила боль, сдавая привычные позиции, на смену ей приходил сон. Уже засыпая, я почувствовала нежное прикосновение губ ко лбу и услышала:
— Ты поправишься, Илона.
Очень на это надеюсь. У меня осталось несколько дел, а я не люблю оставлять за спиной должников.
Солнечный лучик проник сквозь дырочку из небрежно занавешенного окна в маленькой захламленной комнатушке и нахально пощекотал лицо. Я тихонько чихнула и проснулась. Попытавшись укрыться от солнечного зайчика, я повернула голову и заметила лекаря. Он сидел за столом в противоположном от окна углу и увлеченно корябал гусиным пером по бумаге. Разглядывая спасителя, я оценила свое физическое состояние, и с каждой минутой мое удивление росло. Тело, туго запеленатое во что-то мягкое и влажное, безбожно свербело, ломило, но не болело. Фантастика! Правда, донимали жуткая слабость и лень, малейшее движение сопровождалось головокружением и отнимало кучу сил. Но по сравнению с предыдущим самочувствием это была такая малость. Единственная помеха — смертельно хотелось почесаться во всех местах, сразу и немедленно, и я начала ерзать на постели, стараясь хоть как-то облегчить непрекращающийся зуд. На мои бесполезные усилия обратили внимание. Подойдя к постели, алхимик строго глянул на несчастную меня и объяснил:
— Деточка, это для вашей же пользы. Придется потерпеть. Вы же не собираетесь носить на теле жуткие келоидные рубцы до конца дней своих?
Естественно, мысль обзавестись столь экстравагантны ми дополнениями к внешности, надо заметить, и без того посредственной, меня вовсе не радовала. Поэтому я отрицательно затрясла головой и выдавила:
— Не собираюсь.
Старичок потер сухонькие ладошки и возрадовался, будто я согласилась предоставить ему чемодан с миллионом «зеленых» и вертолет в придачу:
— Чудесно! Замечательно! Я счастлив иметь такую разумную и понимающую пациентку!
Вылив на меня ушат патетики, алхимик пощупал лоб, зачем-то оттянул нижнее веко, посчитал пульс и спросил:
— Как вы себя чувствуете?
— Достаточно хорошо, если не считать зуда по всему телу, — четко проинформировала я лечащего врача. — Как долго я здесь нахожусь?
— Две недели с того момента, как их величество принес вас ко мне, — не переставая меня исследовать, ответил Цесариус.
Сколько? Две недели? Ничего себе, провалялась… И тут, кое-что сообразив, подозрительно поинтересовалась:
— А почему мне есть совсем не хочется? На какой диете вы меня держали?
Старичок терпеливо разъяснил:
— Вас поили густым мясным бульоном на травах и сладким чаем три раза в день для придания сил.
Бульон — это хорошо, это я люблю. А… Ой, мамочки! У них же памперсов нет, я что, все под себя? Какой ужас! Надеюсь, медперсонал женского пола был? Спрашивать уже боюсь.
Лекарь вернулся к заваленному бумагами столу и принялся смешивать жидкость в стаканчике, методично отмеривая из разных емкостей ингредиенты. Мне захотелось сказать то, с чего по идее я должна была начать разговор:
— Спасибо, Цесариус, и прошу у вас прощения.
На меня уставились, пытаясь сообразить, о чем это я.
— За что «спасибо» и «простите»?
Не думала, что умею так смущаться:
— Спасибо за спасение жизни и простите за кражу ваших препаратов.
— Так это были вы! Но как? Ах да, их величество поведал мне сию занимательную историю. Весьма, весьма любопытно! Если вас не затруднит, то когда-нибудь в будущем, при наличии у вас свободного времени и желания, не соизволите ли поведать мне приключившееся с вами в подробностях? — затараторил алхимик.
Скорбная на голову, из всего вышеуказанного я поняла лишь, что меня по каким-то неведомым причинам называют на «вы» и просят рассказать о приключениях, ежели на то будет мое высочайшие соизволение. Ни фига себе крендели!
— Цесариус, а с какой стати вы мне «выкаете»?